Каспарс Димитерс: Русские люди действуют исцеляюще

– Каспарс, вы…
– Марина, я к тебе на «ты», и ты, пожалуйста, тоже обращайся ко мне на «ты». В «Отче наш» мы даже Бога на «Вы» не называем.

– Я твои песни давно слушаю и люблю, поэтому ты для меня близкий человек. Начать разговор хочу с недавнего документального фильма о твоей новой книге «80», посвящённой Дню Победы. В ней стихи к 118 песням. Концерт, на котором ты их исполнил, проходил на Покровском кладбище в Риге у могилы твоей матери Вии Артмане. Почему именно там?
– После ухода матери со сцены земли мы старались найти место, где поставить ей памятник. Начали, конечно, с радикального предложения: воздвигнуть его в том месте, где свалили памятник Ленину. Это в центре Риги, на главной улице Бривибас (Свободы), рядом с Христорождественским собором, где находятся мощи латышского святого новомученика владыки Иоанна Рижского, в миру Ивана Андреевича Поммера. Но нам не разрешили. А когда взялись обустроить могилу мамы, поняли, что это место и должно стать памятником. Идея оформить его как небольшую сцену принадлежит мне.

– Почему место захоронения мамы ты называешь «Сцена вечности»?
– Название придумал я. Ведь большая часть её жизни связана именно со сценой. Но я тогда совсем не думал, что на этой сцене буду представлять свои альбомы и книги стихов на русском.

– На этом концерте твоя супруга Лига раздавала ордена с числом «80» и запекла 80 картофелин, их раздавали как сувениры в память о Великой Отечественной войне. Это была идея самой Лиги?
– Лига – настоящий генератор перформансов. После того как она с большим православным крестом, крепко привязанным к груди, легла на улице, остановив один из первых гей-парадов в Риге, её, чтобы не называть врагом демократии и толерантности, в Википедии оформили как «художника-перформансиста». Картошка, хлеб с водой из нашего ручья и «орден» с числом «80» – это всё придумала Лига, моя всегда вдохновенная и отважная супруга. Картошка – это ведь второй хлеб, символ трудных времён. Именно такие нам и предстоят.

– Ещё тридцать лет назад Латвия была любимым местом отдыха советских людей. Но потом оказалось, что русских не любят в Прибалтике. Почему это произошло?
– Это целенаправленная политика. Мой народ в разные времена жил под властью различных империй. Не стоит все перечислять. Но он не особо реагировал на политические вызовы и стремился жить своей крестьянской и просто народной жизнью. В народных песнях тех лет нет ни капли злобы или гнева.

Ярость появилась, когда загорелась страсть к созданию собственного независимого государства. В Латвии перестройку назвали «Пробуждением». Но если поначалу врагом объявили «русский совок», то после развала Союза врагами стали называть просто русских. После «Пробуждения» у нас начались шествия легионеров 16 марта к памятнику Свободы. А в разгар русофобии, когда снесли стелу Победы – памятник красноармейцам, сокрушившим палачей, убивших только в Латвии 90 тысяч евреев, – стало ясно, что включён репрессивный режим нового сверхнационализма.

Мне больно смотреть на русофобов, цель которых – опорочить мой латышский народ в глазах России, представляя нас всех озлобленными нацистами, снёсшими более ста памятников победителям фашизма, осквернившими память невинно убитых евреев и переименовавшими улицы, названные в честь русских классиков. Те, кто русофобски беснуется в эфире радиостанций и на первых полосах СМИ, не представляют народ. При малейшей опасности они сядут в лайнеры и улетят из моей Латвии.

– Сегодня люди, говорящие по-русски и пропагандирующие русскую культуру, испытывают притеснения в Латвии. Тебя пытались сломить?
– СМИ несколько раз обращались к службе безопасности Латвии с вопросом, не пора ли заняться мной всерьёз. Каждый раз службы отвечали одно и то же: да, его взгляды не совпадают с позицией государства, но криминала в его действиях нет. Иногда мне кажется, что специальные люди пытаются спровоцировать восточного соседа на агрессивные действия против моей страны. Да, свои альбомы я пока могу представлять только на Покровском кладбище. А с тех пор как я начал петь на русском, в эфир не пускают даже мои песни на латышском.

– Правда, что в Латвии тебя называют агентом Кремля?
– Агентом Кремля здесь называют любого, кто открыто выражает любовь к России и русской культуре. Ведь война с Россией началась не с СВО, а ещё в 2013 году, когда Путин законом запретил пропаганду ЛГБТ. Затем последовали майдан 2014 года и всё остальное. Но я уверен, что именно этот запрет стал главным триггером, чтобы начать ещё яростнее ненавидеть Россию, провоцируя её на агрессию. Я и моя жена с 2005 года активно протестуем против ЛГБТ-парадов и целенаправленной содомизации Латвии. Если так, то не я агент Кремля, а Кремль – наш с женой агент. Мы начали защищаться от пропаганды извращений гораздо раньше России.

– Многие думают, что ты этнический латыш. Это так?
– Отец моей мамы был из балтийских немцев. А фамилия её матери – Заборска, польская. Мой отец Артур Димитерс (советский и латвийский актёр театра и кино. – Ред.) был латышом. Кстати, он родился в Витебске, а его брат – в Москве. Шла Первая мировая война, и семья оказалась беженцами. И снова сплошные связи с Россией!

– Вспомни, пожалуйста, детство. Родители – актёры, а это бесконечные репетиции, гастроли, съёмки, спектакли. Кто в это время был с тобой?
– За мной присматривала и больше всех обо мне заботилась бабушка, мать моей мамы. В семье мы называли её «мать». Я её очень любил. Она была из простых крестьян, работала прислугой. Её муж, отец моей мамы, умер, не дождавшись рождения дочери. Бабушка одна воспитала мою маму, научила её всему – готовить, шить, выглядеть красиво.

– А кто в детстве оказал на тебя самое большое влияние?
– Ох, там целый список личностей и событий! Я – жертва детсада, да-да. Мне ужасно не нравилось туда ходить. Ненавидел спать после обеда. Ненавидел детсадовские лагеря в Юрмале. Ненавидел, когда отец или мать, погостив у меня, уезжали. Думал только об одном: как сбежать. И в 13 лет я сбежал, но уже не из детсада. В седьмом классе остался на второй год. Курил, хулиганил. В престижной школе с английским уклоном не смог продолжать учёбу, видя своих бывших одноклассников, которые учились на класс старше. Меня отправили в интернат. Я сбегал оттуда при любой возможности. Потом меня перевели к брату бабушки, директору школы в глухой деревне. И оттуда я сбегал, и не раз. Бродяжничал с такими же, как я, только постарше. В общем, набрался опыта уличной жизни, держа свой район вместе с пацанами. Это дало мне гораздо больше, чем скитание по школам.

В 16 лет всё резко изменилось. Рассказ получился бы длинным, но вкратце так: мама придумала план, как меня напугать, чтобы я бросил уличных друзей и очнулся. План сработал. Удалось меня напугать и отвратить от уличной романтики. Я много читал, завёл дневник, стал писать стихи, учился играть на гитаре, познакомился с музыкантами и начал с ними подрабатывать на школьных балах. Потом у меня появились свои песни. Первые три, более-менее приличные, показал Раймонду Паулсу. Он позвал меня на Латвийское радио, где специальная комиссия дала добро. И началась моя жизнь как эстрадного композитора, певца и автора текстов.

– Может быть, твой музыкальный талант – от мамы? Ведь Вия Артмане великолепно пела.
– Мама знала сотни народных и застольных песен и часто пела во время праздников. Она так любила свою родину и свой народ, что эта любовь неизбежно проявлялась в её ролях и выступлениях. А для 260 миллионов человек в СССР моя мама была символом нашего небольшого народа.

– Какой мамой она была?
– Мама была очень добра ко мне. Не помню, чтобы когда-нибудь меня ругала. Отец порой бывал чересчур строгим, но это не из-за его характера, а из-за моего поведения. Он являлся богемным человеком и знал, что такое богемная жизнь, а у меня с ней начались проблемы. Я сильно от этого страдал, но всегда каялся и давал себе слово исправиться. Началось получаться, только когда я стал православным и постепенно воцерковлялся.

– Правда ли, что Вия Артмане была отличной хозяйкой, прекрасно готовила и до последних дней сама делала уборку в доме?
– Это правда. Мама сама шила и перешивала одежду. Она прекрасно умела вязать и вышивать. Для себя и для нас с сестрой она вязала свитера и зимние жилеты. До последнего стирала бельё руками в ванне, но постельное бельё всегда относила в прачечную.

– А какая работа твоей мамы у тебя самая любимая?
– Мне ближе к сердцу её фильмы «Эдгар и Кристина» и «Времена землемеров». Знаю, что в России её считают гениальной в фильме «Театр». Но в жизни она была иной, чем в «Театре», – проще, без гордости и высокомерной позы.

– Как Вия Артмане провела свои последние годы?
– Мать чувствовала облегчение, когда ей удавалось снова побывать в России, в Москве. Там ей вручали почётные награды. Русские люди исцеляюще действовали на неё, она возвращалась окрылённой, счастливой. Аплодисменты, овации – для неё это то же, что для спортсмена олимпийское золото. Ведь мама стала актрисой не для того, чтобы пройтись по сцене под софитами. Это для неё было соревнование – сыграть как можно правдивее. Но потом, как и всякому чемпиону, приходилось расплачиваться: травмы, истощение, последствия перегрузок. Нужна огромная сила духа, чтобы такой актрисе, привыкшей к полёту, мягко приземлиться и не превратиться в жалкую старушку.

После первых инсультов мама приняла православие. И я уверен, именно это дало ей силы достойно пройти всё до конца. Игуменья монастыря благословила маму во время служб сидеть на именно ей предназначенном стульчике.

– В конце жизни Вия Фрицевна крестилась в православие. А каким был твой путь к Богу?
– Когда я осознал, что из-за своих подростковых похождений с уличными пацанами, а затем подпольной карьеры музыканта постепенно превращаюсь в алкоголика, – я начал искать путь к освобождению.

Судьба распорядилась так: друг попросил меня стать крёстным его сына. Я был некрещёным, а церковные правила требуют, чтобы крёстный был крещёным. И, хотя я тогда мало понимал в вере, христианство уже вызывало у меня симпатию. И вот меня крестили в 27 лет, но крёстным я так и не стал. Накануне церемонии вновь сорвался. Лютеранский подход казался мне недостаточным. Когда я спрашивал пасторов, как справиться с конкретными проблемами, они отвечали одно: «Читай Библию и молись». Пастор, крестивший меня, сам того не подозревая, направил меня к православию, дав почитать книги православных отцов. И я глубоко увлёкся.

В 29 лет впервые попал в тот самый монастырь, где моя мать в последние годы жизни обрела душевный покой. Запах ладана, мерцание свечей, мягкое пение монахинь – всё это вдруг дало ощущение, что я нашёл свой дом. Когда ко мне подошёл худощавый седой иеромонах невысокого роста и спросил, чего я желаю, я твёрдо ответил: «Ищу духовного отца!» Он внимательно посмотрел мне в глаза и сказал: «Вам нужен батюшка помягче. Отправляйтесь к отцу Евгению в город Бауска». Так я и поступил. И по сей день игумен Евгений остаётся духовником всей нашей семьи, всего нашего рода. До последних дней он был и духовником мамы – в православном крещении Елизаветы.

– Ты уже упомянул, что твоя супруга Лига тоже приняла православие. Следом за тобой?
– Сначала я стал православным. Потом православной стала моя жена Лига. А потом все остальные в нашей семье. С Лигой мы в браке уже 45 лет. Лига – человек особенный. Она полюбила меня с первого взгляда. А я её – постепенно, но по-настоящему. Когда сделал выбор и просил её руки, в глубине сердца знал: без Лиги я пропаду. Только благодаря ей я ещё не в могиле. Она умеет прощать так, что никогда даже намёком не напомнит о том, за что я просил прощения. Как уже говорил, с детства хотел от всего бежать – от детсада, школы, семьи. Эта тяга была такой сильной, что бег продолжался приступами даже во взрослом возрасте. Я ни от кого не бежал – только от самого себя. Только молитвы моего духовного отца, его спасительные советы, Таинства Церкви и любовь моей верной жены Лиги помогли мне остаться живым.

– У тебя много песен об СВО. Почему решил взяться за такую непростую тему?
– С 8 июля 2022 года по утрам в голову стали прилетать строчки – одна, две. О событиях, героях, о которых читал. Сел за компьютер и начал записывать. До сих пор для меня это необъяснимо. Наверное, сама война, в которой участвуют поэты, актёры, музыканты, люди далёкие от военного дела, – захватила моё сознание. Причём не абстрактные творцы, а знакомые лично.

Как православный утверждаю: по-христиански моя национальность – православный. Латыш – потом. А Русь для меня – не федерация под названием Россия. Русь для меня – Святая Русь, к лику святых которой принадлежит и латыш владыка Иоанн Рижский. Мне 68, и я был бы счастлив спеть на земле Святой Руси. Жить вместе на таких просторах, среди стольких культур и религий, – уже чудо. Как чудом был и Советский Союз. Только перестраивать его надо было иначе. А вот теперь началась настоящая перестройка, которая изменит весь мир.

– «Мы капельницы друг другу и должны делиться живой кровью своей любви» – это твои строки. Как сохранить любовь в своём сердце?
– С любовью сегодня всё очень сложно. Кажется, мы почти не понимаем, что это за птица такая. Всё, что нам подсовывают под видом любви, – уже суррогат. Где поймать хоть миг настоящей? В храме после причастия? Да. А потом? Вышел, вспомнил что-нибудь дурацкое, увидел плакат с задницей поп-звезды – и крупица благодати, что позволила почувствовать любовь, испарилась. Куда от всего этого деться? Ведь даже люди в сане вместе с майданной толпой требовали от местного шефа Пилата распять и убить Сына Божия! Люди убили Бога. Чему удивляться, когда они убивают друг друга?

– Почему ты поселился «в глуши»?
– Я начал отдаляться от столицы ещё давно, с середины 80-х уже целенаправленно. Место, где мы живём, я нашёл много лет назад. Сначала строил теплицы, выращивал картошку, всё, что только можно. Параллельно своими руками восстанавливал здание – старую деревенскую школу, построенную в 1868 году. Там теперь моя творческая мастерская. Потом в одиночку построил домашний храм – простой, небольшой, на 35 квадратных метров. А затем началась война. И вот уже почти три года я пишу русские песни. Ни сада, ни огорода, ни теплиц у меня больше нет. Только газон. Как только начал писать песни, понял, что это духовный труд, и силы стали убывать. Да, физически я ослаб. Но слава Богу за всё…

– В интернете тебя называют бардом, композитором, рок-музыкантом, художником, поэтом, актёром, священнослужителем, общественным деятелем, а также каменщиком, плотником, затворником. Что для тебя в этом списке самое главное?
– Из предложенного списка я бы выбрал определение «бард». Называть себя поэтом я не буду, потому что у барда другое предназначение. Когда пишу стихи для песни, я слежу, чтобы выражения, обороты и игра слов не становились самоцелью. У барда это работает само собой. Гитара звучит во мне под каждой новой строчкой. Музыкальный поток – пока тайна, но он уже существует где-то там, наверху, на той ниточке, которой я подвешен к облакам. Я не общественный деятель. Я просто православный латыш и бард с русской душой.