Сердечный приступ

Ярко светило солнце, и день обещал быть жарким, душным. За окном кухни нестерпимо сверкала листва, как сверкало и всё вокруг – жестяной карниз, стол, чашки, а от струи кипятка, наливаемого из чайника, Смехов даже зажмурился, словно его резануло по глазам лезвием косы.

Что-то у меня со зрением, озадаченно подумал он. Наверное, переутомился или жара действует.

И стал собираться на работу. Причёсываясь перед зеркалом, он осмотрел себя и остался доволен: молодой мужчина, тридцать четыре года, крепкий, здоровый, к тому же ещё не женатый, имеющий квартиру и хорошую должность – завуч торгового техникума.

Всем этим, по глубокому убеждению, его наградила судьба за годы, проведённые в детском доме. Потом, правда, его забрала к себе родная тётка, сыновья которой, двоюродные братья Смехова, выросли и разъехались. Тётка и его воспитала как сына, и теперь его иногда мучила совесть, что он не пишет ей, даже не знает, жива ли она.

Пока он стоял, солнце переместилось и, отражаясь от зеркала, снова резануло по глазам, как косой. Что за дела – уже раздражаясь, возмутился он. Так и ослепнуть недолго.

На работу он шёл, опустив голову, чтобы не видеть солнца. Но, когда переходил по мосту реку, снизу блеснула вода, и он от неожиданности пошатнулся, ухватился за перила и минуту простоял с закрытыми глазами. А когда перешёл мост и углубился в тенистый прохладный сквер, где ничего уже не сверкало и не блестело, у него вдруг с перебоем стукнуло и впервые в жизни сильно заболело сердце, словно кто-то взял его и держал в кулаке, будто отжимая тряпку.

Смехов испуганно присел на скамейку. Боль отпустила, но осталось неприятное чувство, что теперь у него в груди вместо сердца вяло трепыхается тряпочка.

В этот момент к нему и подошёл сослуживец Крымов.

– Тебе плохо, Олег Васильевич? – спросил он. – Помочь?

– Ничего не надо, иди, я догоню, – проговорил Смехов, и ему показалось, что Крымов поспешил дальше с облегчением, с видом человека, выполнившего долг, пожелавшего помочь, и не его вина, что помощь не приняли.

«Всегда так, – с горечью подумал Смехов. – Хоть умри, никому нет дела. И Крымов только притворяется». Он перебрал знакомых, и в его памяти прошла череда весёлых, счастливых, беспечных, иронических лиц, и получалось так, что ни у кого его смерть не вызовет не только чувства невосполнимой утраты, но даже обычной искренней человеческой жалости. Тот же Крымов быстро утешится, потому что давно рассчитывает получить его место. Разве только тётка и заплачет.

На ум ему пришло старое слово «преставился». Так говорили, когда человек умирал. Слово внушительное, основательное, как и всё, что было в прежнее время. А вспомнив слово, припомнил и сон, мучавший его ночью, который он, проснувшись, забыл. Снилась тётка, и он понял, почему то и дело вспоминает её сегодня.

В том сне он сначала ходил по тёткиной деревне Вершинихе, заглядывал в окна домов. В одном доме было пусто, в другом тоже пусто, он уже отчаялся кого-нибудь найти, как вдруг перед третьим домом отшатнулся – из окна на него смотрела седенькая старушка, не похожая на тётку, но он был убеждён, что это именно она. И вместо того, чтобы зайти внутрь и обнять её, от испуга бросился бежать, пока не полетел с какой-то горы вниз…

На работе Смехов в этот день так и не появился, хотя у него были лекции. И в дальнейшем не мог объяснить своё поведение, словно вступил на какую-то иную, незнакомую дорогу и кто-то другой направлял и руководил его поступками.

Подойдя к техникуму, рядом с которым была автобусная остановка, он не направился к зданию, а неожиданно сел в автобус и уехал. Картину эту увидел из окна коридора Крымов и, остановив проходившего мимо физрука, сказал:

– Куда это наш Олег Васильевич направился? У него же через полчаса лекция.

– Куда-куда, к любовнице, – ответил физрук, недолюбливавший Смехова, и они оба засмеялись. Позднее Крымов пожалел, что посмеялся над этой глупой шуткой.

На самом деле произошло вот что. На автобусной остановке внимание Смехова привлекла молодая пара: красивая русоволосая девушка с очень русским плавным лицом и такой же русоволосый парень. Смехов остановился и стал за ними наблюдать. Они стояли поодаль, как бы даже независимо друг от друга, но Смехов сразу уловил взаимное притяжение. Словно от них исходили волны и сливались в объятиях где-то посередине. Может, волны только почудились и у него действительно что-то случилось со зрением, но, взглянув раз и другой, он уже твёрдо знал, что между ними существует глубокая и трепетная любовь.

Это его огорчило, будто девушка когда-то давно была его любимой, но он забыл её, а теперь уже ничего нельзя изменить. И, когда подошёл автобус и девушка с парнем зашли внутрь, он, боясь потерять их из виду, забрался следом.

В автобусе народу было немного, и Смехов, вытянув шею, стал выглядывать молодых людей. Они стояли к нему вполоборота, уже держась за руки, и лица у них были одинаково счастливые, блаженные в своём счастье, словно одно лицо на двоих. Временами их заслоняли другие пассажиры и ходившая из конца в конец полная кондукторша, и это было досадно, потому что влюблённая пара могла незаметно сойти и он не успеет последовать за ними.

– Мужчина, что вы тут торчите как столб? – одёрнула его кондукторша, вплотную протискиваясь мимо него. – Торчите и торчите. Садитесь, места хватает.

И правда, что это он привязался к молодым, стоит посреди прохода и словно подглядывает. Ведь если он наблюдает за чужим счастьем, значит, сам несчастен. Эта мысль поразила Смехова, потому что только сегодня утром перед зеркалом он был доволен собой, и надо было произойти целой череде событий – от рези в глазах и сердечной боли до встречи с влюблёнными, – чтобы это понять.

Он отвернулся и стал смотреть в окно, удивляясь, как быстро мчится автобус. Он развил просто космическую скорость, и по обеим сторонам от него струились блестящие реки, состоящие из витрин, окон, тротуаров, вывесок и встречных машин. Всё сверкало, взблескивало, машины натужно гудели, и Смехов, как недавно в сквере, почувствовал сильную сердечную боль, и ему снова показалось, что кто-то схватил сердце в кулак и крепко сжал.

Нащупав вытянутой рукой спинку сиденья, он присел напротив женщины с ярко накрашенными губами и привалился головой к стеклу. Временами боль стихала, и тогда он открывал глаза. Удивительно, что никто из пассажиров не обращает внимания на скорость, будто это в порядке вещей, или они знали, для чего всё делается, находясь в тайном сговоре друг с другом. Лишь один он ничего не ведал. Он вообще здесь лишний, потому что болен и несчастлив, а остальные счастливы, даже кондукторша, которая опять к кому-то прицепилась, громко требуя оплатить проезд, даже она счастлива и получает удовольствие от ругани, словно не ругается, а так, шутит.

А когда боль волнами возвращалась, причём каждая волна была выше другой, он ни на что не обращал внимания, сидел, сцепив зубы, и боялся, что от тряски сердце выпадет из кулака того, кто его держит. Влюблённые куда-то пропали, наверное, вышли.

А вскоре автобус и совсем перестал останавливаться. Блестящие реки из витрин и окон сменились тёмными постройками складов, сараев, заводских корпусов, длинных заборов, что бывает на окраине, словно они свернули в сторону от основного русла и вплыли в мутный поток.

Потом он или заснул, или потерял сознание, а когда очнулся, автобус уже не двигался. Первой мыслью было: они в конце концов так разогнались, что взлетели и зависли в воздухе, поскольку лес – острые верхушки елей с шишками на ветвях – оказался далеко внизу. И лишь минуту спустя догадался, что автобус каким-то чудом заехал на крутую гору. Лес вблизи горы зеленел, но дальше к горизонту всё синел и синел, превращаясь в сплошное полотно, точно там разлилось море.

И, сколько ни вглядывался в лес и разлившееся на горизонте синее море, не увидел не только города, но даже телевизионной вышки, заметной обычно километров за двадцать. Куда он попал, что это за местность, может быть, не обозначенная ни на одной карте? Странно и то, что автобус оказался пустым, без пассажиров, даже водителя не было на привычном месте, словно все дорогой сбежали. Все сбежали, оставив его одного, и отныне он выброшен из прежней привычной жизни в какой-то новый, непонятный и, судя по всему, чуждый мир. И это перемещение из одного мира в другой каким-то непостижимым образом связано с сердечным приступом.

Помимо пустого автобуса, вторая странность заключалась в том, что рядом, на горе, находилась деревня. Но что за деревня была, какие великие несчастья обрушились на неё, какой враг повалил заборы, оборвал провода, переломал на деревьях ветви?

Он не доверял этому чужому миру и теперь ясно осознавал, что только автобус ещё связывает его с прежней жизнью, и пока он внутри, ничего не случится. Сначала он надеялся на какого-нибудь местного жителя, который, заметив его, подойдёт и расскажет, куда он попал. Но надежды не оправдались, никто не подошёл.

Ждать дальше не имело смысла, следовало самому отправиться в деревню. Тем более что двери были распахнуты настежь, как бы предлагая ему поскорее выйти, и в этой услужливости он уловил коварство, подвох. Земля, на вид твёрдая, на самом деле могла быть соткана из тумана и облаков. Или представляла собой болотную жижу, затянутую зелёной ряской, и, вступив на неё, он провалится к подножию горы, так что деревья снова будут выше.

Уже в деревне произошла третья странность: он вдруг понял, что не ощущает ветра. А ветер между тем грозно шумел в деревьях, раскачивал на столбах оборванные провода, ветром шевелило и солому на дороге, и она клочьями перелетала с места на место прямо перед его ногами. Он шёл всё дальше и дальше, но ни одно даже слабое дуновение не коснулось его, словно он находился в закрытой комнате со стеклянными стенами.

Деревня походила на ту, что он видел сегодня во сне, на Вершиниху, и, как во сне, в домах тоже было пусто. Он заглянул в один дом, заглянул в другой, а перед третьим, где видел седенькую старушку, остановился и собрался с мыслями. Ведь если он встретит старушку снова, значит, по-прежнему спит у себя в постели, по второму разу видя одно и то же, и всё, что произошло с ним утром, тоже приснилось. Поверить в это невозможно, он и не поверил, слишком уж яркими были утренние впечатления. И когда за окнами третьего дома никого не оказалось, Смехов даже обрадовался, убедившись, что не спит.

Где же тогда тётка? – недоумевал он. Неужели и она пропала, как пропали жители деревни, влюблённые, водитель и пассажиры автобуса? Он оглянулся, боясь, что и автобус – единственное, что его связывало с прежней жизнью, – пропал. Но он остался на месте, и это успокоило Смехова.

Между тем ветер нагнал туч, а солнце, так светившее и резавшее ему утром глаза, скрылось. Пошёл дождь, пятная пыль на дороге, только вокруг Смехова земля оставалась нетронутой.

Надо поскорее найти тётку, снова подумал он.

Если это деревня Вершиниха, рассуждал Смехов, она обязательно должна быть здесь. Все остальные разъехались, бросили свои дома, но она осталась и ждёт меня. Эта мысль поддержала его: в детстве тётка не давала его в обиду, она и сейчас поможет, объяснит, что случилось.

Но оказалось, что искать не надо: тётка в чёрной хлопающей на ветру юбке стояла неподалёку, точно заранее знала о его приезде и вышла навстречу. Она давно заметила Смехова, и лицо её, сначала суровое и постороннее, теперь было мягким и грустным.

– Олежек, – сказала она одними губами, но так, что он хорошо услышал. – Олежек, что же ты не идёшь, я тебя жду-жду…

Она заплакала, и Смехов понял, что она его по-прежнему любит и жалеет.

– Я иду, тётя, – ответил растроганный Смехов, чувствуя, что с ним происходит какое-то удивительное превращение.

От радости внутри сделалось легко и пусто, словно он освободился от чего-то, теперь оказавшегося ненужным. Пустота была огромной, от горизонта до горизонта, и теперь она вместо ненужного вмещала в себя то, что было важным: и тётку, и разорённую деревню Вершиниху, и автобус, и влюблённую пару, парня и девушку, которые, утопая в зыбком летнем мареве, как в цветах, приветливо махали ему издали руками. Марево поднималось выше, накрывая влюблённых с головой, пока не остались видны лишь дружно машущие руки. «Будьте счастливы», – хотелось крикнуть Смехову.

– Иду-иду, тётя, – повторил Смехов, и вдруг всё вокруг ожило: дождь застучал ему по голове, плечам, рукам, ветер дунул в левую щёку, потом в спину, и, влекомый его течением, Смехов не пошёл, а заскользил навстречу тётке, как обычно скользит по земле тень от летнего облака.

…Эти слова и услышала сидевшая в автобусе напротив Смехова женщина с ярко накрашенными губами.

– …Иду-иду, – каким-то радостным голосом воскликнул её сосед, взмахнул нелепо руками и прямо головой и плечами уткнулся ей в колени. Она испуганно закричала, некрасиво искривив рот, и кричала так долго, пока врач и медсестра из скорой помощи не подбежали к остановившемуся у обочины автобусу.