Вроде бы я накормила ангела

Когда видишь Антонину Васильевну, трудно поверить, что этой женщине уже далеко за семьдесят. Огромные васильковые глаза, гладкое лицо, чуть-чуть морщин на лбу. И лишь руки – высушенные, с проступившими червями-венами и пальцами с распухшими суставами выдают бывшую монастырскую стряпуху.

Сейчас матушка Антонина уже не работает – возраст и здоровье дают себя знать. Но четверть века назад, когда она пришла трудницей в трапезную подворья мужского монастыря, – была ещё цветущей женщиной.

– Всю жизнь проработала в общепите, – рассказывает Антонина Васильевна. – Сначала в городской столовой, затем в столовке при техникуме. Потом ушла в ресторан. Вот там и стала помощницей шеф-повара. Ему нравилось, что я подхожу к делу с душой. У меня ни одно блюдо никогда не подгорало. Можно сказать, творчески развивалась. Придумывала салаты, закуски, экспериментировала с соусами. Вустерский соус с «битыми» помидорами, ореховый со шпинатом, грибной с кунжутом – до сих пор помню свои фирменные заготовки.

Но годы шли, а я так и осталась одинокой поварихой. Личная жизнь не сложилась. Спасала лишь церковь – посещала храм, часто ездила в паломнические поездки, жила при монастырях. Мне нравится их тихий незатейливый быт. Правда, еда, которой угощали паломников во многих местах, часто оставляла желать лучшего.

Временами казалось, что я снова попала в дешёвую столовку со склеенным рисом, разбавленным компотом и кошмарными котлетами, слепленными из чего придётся. Поэтому, когда меня позвали трудницей в трапезную одного храма, сразу согласилась.

Правда, пространства для творчества там не оставалось. Иногда продуктовые запасы заставляли плакать: вот тебе гречка, рис, макароны, картошка, тушёнка, селёдка, овощи да соленья – и крутись как хочешь. Но даже там мне удавалось готовить так, чтобы было мало-мальски вкусно. Помню, настоятель так полюбил мои морковные биточки с чесноком, что просил делать их как можно чаще. А уж мои щи, борщи и рассольники подъедали дочиста.

Не знаю, может, кто-то обо мне пустил слух, но однажды меня пригласили поработать на монастырскую кухню. Подворье провинциального монастыря, вдалеке от больших трасс и основных паломнических маршрутов.

Нравы там царили очень строгие – ещё 15 лет назад в главном храме отсутствовало электричество. Не потому, что обитель бедна или храмы пребывали в плачевном состоянии, нет. Просто отец игумен с братией придерживались консервативных традиций и старались, чтобы в монастыре по возможности всё было как в прежние века. Храм освещался канделябром с настоящими свечами, монахи регулярно зажигали их перед службой с помощью специальных длинных шестов.

Прочие порядки в обители тоже не слишком отличались от тех, что бытовали в XVIII–XIX веках. Службы долгие, послушания суровые. Никаких отпусков, никаких телевизоров, тем более интернета. Кому-то это может показаться чрезмерным, однако именно так подворье притягивало монашествующих, желающих подвизаться строгой аскезой. И паломники с трудниками тоже не оставляли обитель вниманием. Шутка ли – то, что давно умерло, здесь процветает.

Помню одного паломника, который прибыл в монастырь своим ходом и всё восторгался отцом игуменом и братией: «Словно на машине времени попал в допетровскую Русь, – восклицал он. – Поразительно! Никакого модернизма!» Правда, этот дядечка на третий день, пожив на хлебе и воде и получив послушание немного помочь на скотном дворе, быстро скис. А спустя пару дней запустил «машину времени» обратно и ретировался из святой обители при первой же возможности. Убирать за коровами – это тебе не картины Нестерова. Русь уходящая – она вообще-то с мозолями.

Меня строгие порядки не испугали, я человек советской закалки. Говорили, у отца игумена выявили язву, и строгий постный стол отныне ему был противопоказан. Но и в целом монастырю требовался умелый повар, а где ж его взять? Иноки, которые трудились на кухне, мало что понимали в кулинарном мастерстве. Привыкли есть круглый год квашеную капусту с луком и гречкой. Даже тушёных овощей толком не умели делать. А кормить надо не только монахов, но и трудников, и паломников, и высоких гостей.

Приняли меня не сразу. Я выдержала «экзамен», приготовив отцу настоятелю овощные котлетки на пару – мягкие, словно снег. Он поел и кивнул, не подав виду, но я заметила, как загорелись его глаза. Так я «прописалась» на монастырской кухне, хотя, насколько понимала, в строгой обители женскому полу не место. Но везде есть свои исключения.

В обитель время от времени приходила помогать стряпать ещё одна женщина, Катерина. На меня она сразу поглядела косо, поджимала губы – видимо, почувствовала конкуренцию. Готовила очень просто, я бы даже сказала – кондово. Но никто её не упрекал.

Мы сначала пытались готовить вместе, но тут я поняла старую истину – две хозяйки на одной кухне никогда не уживутся. Возможно, Катерина жаловалась на меня отцу настоятелю, не знаю, но вскоре нас разлучили. Если она и приходила готовить, мне давали в эти дни другие послушания – прибраться в церкви или немного потрудиться в огороде.

Я не жаловалась. Но, видимо, стряпня этой деревенской поварихи больше не удовлетворяла отца игумена, и я перестала встречать Екатерину. Так и осталась главной стряпухой в монастыре.

В помощницы мне дали трёх трудниц: сорокалетнюю Марию Николаевну и двух совсем молодых девчонок. С Николаевной мы быстро нашли общий язык, она трудилась с радостью – не чета Катерине. Девчонки беспрекословно выполняли все мои указания. На них я никогда не сердилась, даже если у трудниц не получалось. Терпеливо объясняла, не ругалась. Постепенно они разобрались, как печь правильные рыбники с сигом и пшённую кашу с тыквой. Дело у нас заспорилось.

Что только я не стряпала! Так хотелось порадовать родных отцов-молитвенников, что решила проявить свои таланты в полную силу, не филонить. Готовила и припущенного судака с щавелём, и маринованную редьку на гриле, и ботвинью, и фирменный афонский грибной суп с тахини и оливковым маслом, и драники по-монастырски с чесноком и ялтинским лучком, и перцы, фаршированные лососем и креветками, и треску, запечённую в лимонном соусе, и разнообразные рыбные котлеты, рулеты и паштеты из печёных овощей.

Варила щи, борщи, «собирала» ботвинью и настоящий белорусский холодник. А уж выпечку, салаты, каши, компоты, кисели и узвары замучаюсь перечислять. Затворяли с трудницами и квас: белый, на клюкве, с изюмом, с травами – всякий-разный. Для отца игумена и нескольких отцов-язвенников регулярно варила диетические каши и котлетки на пару.

Трудники и паломники сметали яства – аж за ушами трещало. Но мне казалось, что братия за трапезой относилась к моим блюдам довольно сдержанно. Нет, они всегда благодарили, но и особого восторга не выказывали. Не могу сказать, что меня это задевало, но всё-таки лёгкий червячок обиды грыз душу. Правда, имелась и отдушина – маленький старенький согбенный отец Никифор. Он всегда так радовался, так искренне благодарил за сытные обеды, что я понимала – не зря стараюсь. Накормила старого монаха – словно ангела накормила. И ангелы поют в душе.

Когда монахи садились за стол, мне с трудницами полагалось покинуть помещение – таков порядок. Его мы никогда не нарушали. За столом монахам прислуживали послушники или кто-нибудь из иноков.

Однажды, когда братия в очередной раз собралась отобедать после службы, мы с Николаевной вышли и сели на скамеечку рядом с трапезной, у розовых кустов, стали беседовать о том о сём. Отцы молились перед едой, а за спиной пели птицы. Благодать!

– Отцов накормим! – радовалась. – С пяти утра возилась на кухне, устала как лошадь. Но рыба и чечевица со свёклой вроде удались.

Однако Николаевна почему-то вздохнула.

– Ты чего? – удивилась я. – Не понравилось, что ли?
– Тонь, да я не об этом, – Николаевна указала на трапезную. – Просто жаль тебя расстраивать.
– Почему расстраивать?
– Хочешь взглянуть, как отцы трапезничают?
– Да нельзя, грех.
– Пусть грех. Но ты посмотри, посмотри в окошечко, – Николаевна отвела взгляд.

Я не вытерпела, подошла к трапезной и взглянула в крохотное оконце. Мой мир в одночасье перевернулся.

Монахи только что закончили молитву и сели за стол. Несколько иноков взяли мою несравненную чечевицу со свёклой и орехами и опустили в постные щи. Туда же вылили и абрикосовый узвар и принялись хлебать получившуюся баланду. Ужас! Я не могла поверить в то, что мне открылось. Даже любимый отец Никифор поступил точно так же!

Тем же вечером я отправилась к отцу игумену и сообщила ему, что ухожу, сил моих больше нет. Вкладываю всю себя, а мой труд, моё уменье превращают в какой-то комбикорм.

– Матушка Антонина, выслушай, – остановил меня отец настоятель. – Всем сердцем выслушай. Понимаю, тебе очень обидно. Но и ты пойми: мы – монахи, нам нельзя привязываться к чему-либо в этом мире, даже к твоим фантастическим блюдам. Это для трудников и паломников они райское наслаждение, а для нас – мучение. Только поэтому отцы и делают баланду, чтобы получать от еды как можно меньшее наслаждение, иначе это неполезно душе. Давно тебе хотел сказать: готовь ты попроще. У тебя золотые руки, но пойми: монах не радуется, а мучается от твоих изысков. Ты не обижаешься?
– Нет, батюшка.
– Вот и славно, – отец игумен улыбнулся. – На заре монашества был такой случай. Один старенький монах никогда не отказывался от вина, когда ему предлагала братия, посещавшая его из других обителей. Он так радовался, что те удивлялись и наливали отцу лучшее вино. Однажды, когда тот монах ушёл в свою келью после доброй трапезы, к угощавшим инокам бросились в ноги несколько учеников старенького отшельника. Со слезами они принялись молить больше не наливать отцу вина.

– Это почему же? – удивились монахи.
– Потому что он пьёт только ради любви к вам, – объяснили ученики. – А когда уединяется в келье, начинает мучить себя, страшно истязать за то, что позволил себе сладости этого мира.

Монахи всё поняли и больше не наливали вина собрату.

С тех пор я осознала свою ошибку, стала готовить проще. Лишь во время визитов священноначалия и высоких гостей стряпала что-нибудь фирменное, из прежнего меню. Душа моя сжималась, когда старенький отец Никифор по-прежнему слёзно благодарил меня за трапезу, даже если стол изобиловал лишь кашей и квашеной капустой с клюквой.

Я поняла, что моя маленькая гордыня радовала одних, но страшно вредила другим, причём именно тем, кого я больше всего хотела осчастливить своей работой. Теперь готовлю лишь изредка, Николаевна заняла моё место.

И знаешь, я всем сердцем полюбила простоту. Ведь даже в самом пустом картофельном супе нет ничего постыдного. Главное – никому не навредить и всё подавать с любовью. А любовь лишь умножает любовь.